суббота, 8 декабря 2018 г.

Румата Эсторский, как провозвестник неотвратимости грядущего


Рассматривая в прошлой теме проблему перехода страны от развития к деградации, я писал о том, что этот момент произошел в период максимального развития в начале-середине 1960 годов. Именно тогда случился переход от прежней модели поведения, основанной на идее «общего дела» и социальной справедливости к модели, основанной на личном успехе. Впрочем, подробно рассматривать тут эту проблему я не буду, отмечу только, что завершился данный процесс только через три десятилетия. Однако особенность подобных тектонических явлений состоит в том, что их можно заметить еще до того, как структура общества значительно поменяется. Для этого стоит обратить внимание на отражение данного мира в художественных произведениях. Особенно хорошо, ИМХО, для этого подходит фантастика – жанр, способный даже самые слабые (но охватывающие большое количество людей) тенденции усилить во много раз. К примеру, «предыдущий тренд» советского общества, хорошо «читается» в фантастике 1920 годов и даже ранее (богдановская «Красная звезда»), пришедшей на смену мистически-индивидуалистическому восприятию мира «Серебряного века».

То же самое можно сказать и про СССР. В частности, в качестве удобного «индикатора» социальных процессов очень хорошо подходят произведения братьев Стругацких. Прежде всего, следует сказать, что эти авторы очень удобны тем, что их творчество охватывает большой временной период – от 1950 до 1990 гг. (правда, в 1990 годах остался один брат, но сути это не меняет). Но еще более важно то, что Стругацкие обладали способностью отлично улавливать текущую потребность своих читателей, и затем выражать ее в своих текстах (именно поэтому они и стали «главными фантастами» послевоенного времени). Не стоит относиться к этому пренебрежительно – на самом деле, это довольно редкая, и безусловно, полезная способность. В конце концов, писатели пишут для того, чтобы их читали, а если они пишут то, что никому не нужно, то какой в этом смысл. 

А главное - именно поэтому по произведениям братьев удобно отслеживать те изменения, которые происходили в советском сознании за все это время. К примеру, первые их работы, из которых наиболее хорошо известна повесть «Страна багровых туч» - абсолютно «сталинская», не в смысле прославления великого вождя конечно, а в смысле того, что отражает дух эпохи 1930-1950 гг., с ее торжеством «общего дела», чувства долга и идеи преобразования природы (тот самый «предыдущий тренд»). Космонавтов в ней можно легко заменить на тех же героев-полярников – смысл останется прежним. Однако уже созданный в 1962 году «Полдень, XXII век» и конечно, конечно же, «Понедельник начинается в субботу» относятся к «следующей эпохе» - к периоду торжества идеи о всесилии науки и массового (относительно) распространения низкоотчужденного труда. Мысль о том, что все граждане советского общества могут (хоть когда-нибудь) оказаться в положении передовых ученых и инженеров, занимающихся любимым делом не ради заработка, а ради познания и изменения мира, казалось в этот момент достаточно здравой. Именно поэтому мир братьев, населенных «лучшими из современников», оказался столь привлекательным для огромного числа читателей.

Однако уже в «Стажерах», вышедших в 1962 году, были заметны моменты, означавшие начало серьезного кризиса. Например, ситуация с обсерваторией на Дионе, директор которой смог превратить работающий персонал в своих «рабов» (она разрешается авторами методом «deus ex machina», путем воздействия «внешней силы» в виде прибывшего Юрковского).Ну и конечно, финальная гибель последнего, сильно напоминающая самоубийство (выдающийся ученый не желает находиться на административной должности, и отправляется в очень опасный полет, заканчивающийся катастрофой). Последний факт показывает то, что авторы не видят возможности для полной реализации личности в обществе (Юрковский желает быть планетологом, а не инспектором, что от него требует социум. Т.е., конфликт между долгом и устремлением кажется авторам неразрешимым.). 

Но самым интересным произведением для нас является вышедшая в 1964 году повесть «Трудно быть богом». Сюжет данного произведения состоит в том, что главный герой – землянин-коммунар Антон, живет на иной планете, в королевстве Арканар,, под видом местного дворянина Руматы Эсторского (на планете, как сразу дается понять, феодализм). И не просто живет, а является действующим сотрудником «Института экспериментальной истории». При этом дон Румата не просто фиксирует происходящие в данном королевстве события, как можно было бы подумать об историке, но и ведет собственную политику, которая должна – по крайней мере, по мнению самого героя – способствовать росту прогресса в данном мире. Политика эта незамысловата: Румата спасает от местного варианта инквизиции «книгочеев» - людей, которые обладают хоть какой-то грамотностью. Смысл данного действия состоит в том, что эти люди - «фермент, витамин в организме общества», и его уничтожение приводит к гибели государства… (Как Румата собирается потом «интегрировать» «книгочеев» обратно в общество, не сообщается).

Впрочем, пересказывать эту повесть нет смысла – ее читало большинство образованных людей своего времени, и продолжают читать даже сейчас. Более того – как и большинство произведений братьев, «Трудно быть богом» давно уже является предметом критики (последний раз интерес к ней был вызван выходом фильма). Однако существует некий момент, который, как не странно, очень редко поднимался критиками (причем даже в последнее время, когда «разбор» произведений братьев является очень распространенным, а критическое отношение к их героям- нормой). Речь идет вот о каком моменте: пресловутый Румата Эсторский почти все время повествования действует в одиночку. Нет, конечно, подчеркивается, что Институт Экспериментальной Истории имеет на данной планете развитую систему агентуры (действующую как минимум несколько десятилетий), что он поддерживает связь между агентами и даже непрерывный контроль над ними (каждый агент имеет камеру – «глаз бога»). Более того, работа агентов идет не просто так, а согласно некоей «базисной теории, созданной в тиши кабинетов».

Однако все это лишь декларируется авторами. В действительности же поведение Руматы-Антона, все его действия и мысли свидетельствуют о том, что герой является оставленным своим «большим миром». Разумеется, есть отсылки к Земле, к коллегам-историкам дону Гугу и дону Кондору, однако все это мало касается дона Румату. Он действует так, как будто никого, кроме него, не существует, что Румата – единственный герой, сходящийся со злом и противостоящий ему. Супермен – кстати, сами авторы явно подчеркивают это «суперменство», сравнивая Румату с ниндзя – таинственными японскими супершпионами. В общем, практически бог (или герой в понимании классической мифологии), который сам, по собственной воле творит добро. 

Сейчас модно стало представлять Румату этаким недорослем, инфантильным субъектом, который не смог ничего понять и ничего сделать: проморгал спецоперацию Ордена, не смог обрести достаточную агентуру при дворе, и даже с Будахом в итоге облажался. Однако если учесть, что данный персонаж существует в условиях абсолютного непонимания, все становится на свои места. Его идея о том, что в Арканаре поднимает голову фашизм, оказывается отвергнутым всеми остальными землянами. (Если честно, то вполне справедливо отвергнутым. Ибо никакого фашизма в описываемой ситуации нет, а есть банальная религиозная резня, наподобие альбигойской или гугенотской. Собственно, и «сеттинг», как таковой, брался братьями, скорее всего, из книг Дюма, где религиозная вражда показана очень рельефно.)

Однако верность или неверность «фашистской гипотезы» не отменяет того, что мнение Руматы полностью игнорируют: в данном случае со стороны Института было бы логичным или изучить указанный им феномен, внеся коррекцию к теории, или объяснить своему сотруднику, где он заблуждается, и почему это не фашизм. Либо – вообще эвакуировать его, поскольку показанный в конце повести «нервный срыв» реально обесценивает огромную часть земной стратегии (основанной на невмешательстве). Но этого не делается, и Румата продолжает существовать в рамках своей убежденности о готовящейся катастрофе, равно как и о невозможности борьбы с нею иначе, как в рамках индивидуальных действий. В конечном итоге, именно это закономерно приводит его к описанному финалу, с убийством дона Рэбы. (Бессмысленный акт, кстати, в рамках показанной ситуации, поскольку реальная власть принадлежит уже Ордену.)

Вот это самое полное непонимание и невозможность сколь-либо коллективных действий и может рассматриваться главным маркером эпохи. Сами Стругацкие и дальше будут развивать этот тренд, поняв, что захватили что-то очень важное. Например, в следующей их вещи, повести «Хищные вещи века» (1965 год), помимо явной критики потребительского общества, прослеживается тот же мотив: борьба одиночного «суперагента»-коммунара против таинственной наркомафии (которой, как выясняется в итоге, не существует). Тут речь идет уже о родной планете, главный герой существует в гораздо более «дружественной» среде – но смысл остается тем же. Он одинок, не понимаем ни коллегами, ни начальством – и одновременно, он прекрасно видит не замечаемое никем больше зло (падение духовного уровня человека в условиях господства потребительства).

Впрочем, интересно то, что почти одновременно с «Хищными вещами», в том же 1965 году, выходит книга, имеющая совершенно иной характер – «Понедельник начинается в субботу». В ней герои словно бы освобождаются от указанного «всесильного одиночества» богов, и возвращаются в прежнее состояние совместного труда. Однако это лишь последний «всплеск» уходящего тренда – после «Понедельника» авторы навсегда уходят в «мир непонятых одиночек» (вплоть до жуткой вершины этого пути – произведения Бориса Стругацкого «Поиск предназначения»). «Улитка на склоне», «Гадкие лебеди», «Обитаемый остров» и прочие произведения, написанные после 1965 года, понятие «общего труда» уже не затрагивают даже тогда, когда братья явно декларируют действие сюжета в коммунистическом обществе. Что же касается «Понедельника», то его «выбивание» из общего ряда объясняется тем, что повесть создавалась на основании представления о Пулковской обсерватории, в которой работал Борис Стругацкий. А работал он там до 1964 года (а реально – до 1960, после чего перешел на полставки, посвятив себя литературной деятельности). Т.е., описываемая атмосфера соответствует скорее 1950 – началу 1960 гг., нежели второй половине этого десятилетия.

Тем не менее, после выхода «Понедельник» обрел необычайную популярность, что свидетельствует о том, что читатели Стругацких (по крайней мере, определенная их часть), еще не до конца приняла указанную выше модель «непонятого одиночки». И вполне готовы были к совершенно иному идеалу героя, бывшему популярным еще совсем недавно. А именно – к человеку, готовому к общему труду на народное благо, «ради счастья человеческого», к решению реальных проблем общества (к примеру, в виде бюрократизма и приспособленчества, с чем успешно борются герои «Понедельника). А не к сведению этих проблем к экзистенциальным вопросам добра и зла (неразрешимым, и поэтому недоступным для среднего ума). Однако братья отказываются от развития этого направления (которое можно было бы назвать «позитивной фантастикой»), и выбирают указанный выше путь. (Который, в конце-концов, приведет их к «Отягощенным злом» и «Поиску предназначения» - последним мрачным произведениям). 

Однако это вряд ли можно вменить Стругацким в вину – как сказано выше, братья хотели писать на те темы, которые волновали их читателя, и если последним идея «непонятых одиночек» была ближе, нежели идея коллективного труда, то писатели тут невиноваты. Советское общество не смогло, а точнее, не захотело искать пути для того, чтобы сделать представление «людей Понедельника» всеобщим, чтобы преодолеть отчуждение между «магами», и теми, кто в их число не вошел. Слишком хорошо все было, слишком мало было стимулов для изменения текущего положения. В результате, «Понедельник» не смог стать «манифестом» будущего общества, советская научная и техническая интеллигенция предпочла скорее посчитать себя носителем высшего понимания, не признанного миром, нежели источником общественных изменений. 

В итоге – утрата вообще какой-либо способности воздействовать на этот мир, превращение из хотя бы потенциальных субъектов в чистые объекты, влияние на которых могли оказывать всевозможные представители «творческой интеллигенции», вплоть до популярных певцов и прочие демагоги. Такова закономерная расплата за отказ от активного действия, за занятие комфортной и непыльной позиции «хороших работников» и «кухонных критиков» (несмотря на то, что в том же «Понедельнике» что-то писали про «обрастающие уши»). В конечном итоге, советские интеллигенты дорого заплатили за подобное благодушие – те самые «властители дум», включая популярных певцов, устроили полную катастрофу, уничтожившую практически весь привычный советскому ученому или инженеру мир. 

Впрочем, это уже другая тема. Тут же хочу отметить, что изучение фантастики, как таковой, является очень хорошим инструментом для анализа происходящего. Впрочем, не только анализа…

Комментариев нет:

Отправить комментарий